Известная российская писательница Гузель Яхина, автор романов "Зулейха открывает глаза" и "Дети мои", встретилась с латвийскими читателями в кафе книжного магазина Polaris. Портал DELFI побеседовал с автором о ее книгах, которые покорили читателей в самых разных странах мира.
Гузель Яхина — самая яркая дебютантка последних лет в русской литературе, лауреат премий "Большая книга", "Книга года" и "Ясная Поляна". Ее роман "Зулейха открывает глаза" уже опубликован на 20 языках, включая японский и фарси, и еще 11 переводов готовятся к публикации. Телеканал "Россия" снимает по нему 8-серийный фильм с Чулпан Хаматовой в главной роли. Второй роман "Дети мои" также пользуется успехом у читателей, права на экранизацию проданы Алексею Учителю.
Как возникла идея вашего первого романа "Зулейха открывает глаза", ставшего бестселлером не только в России?
Раскулачивание и кулацкая ссылка – часть моей семейной истории. Семью бабушки раскулачили зимой 1930 года. 30 января того года вышло постановление ЦК партии о ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации. К этим районам относилась и Красная Татария. И в соответствии с этим постановлением на местах началась борьба с состоятельным крестьянством. Вот от этого молоха и пострадала семья моей бабушки, ей самой было тогда 7 лет. Ее с родителями и другими детьми выселили в Сибирь как кулаков, хотя состоятельной семья вовсе не была. Первый раз, когда их попытались раскулачить, это не удалось - вся деревня вышла на защиту. Со второй попытки их ночью забрали и отправили по маршруту, описанному в романе "Зулейха открывает глаза". Это длинный путь: из татарской деревни сначала на санях в Казань, потом по железной дороге в Сибирь, в Красноярск. Из Красноярска уже по воде - по Енисею и Ангаре - дальше до места поселения.
В Сибири моя бабушка прожила 16 лет: с 1930-го по 1946-й. И эти годы задали временные рамки романного действия. В Сибири моя бабушка выросла, сформировалась как человек, получила школьное образование, потом – профессиональное. Стала учительницей начальных классов. Вернулась она обратно в Красную Татарию в 1946 году. После окончания войны многим разрешали выехать на родину. Бабушка в то время уже была 23 летней девушкой, которая подзабыла родной татарский язык, потому что она на поселении говорила, в основном, по-русски. У нее был прекрасный русский язык: окружавшие ее в ссылке люди - это была в значительной мере интеллигенция. И этот замечательный – грамотный, богатый – русский язык она пронесла через всю жизнь.
Вернувшись из ссылки, начала работать учителем русского языка и литературы для татарских детей. В Татарии в то время дети до похода в школу не говорили по-русски.
Вот такая была история моей бабушки, для которой Сибирь стала вторым домом. Это ощущение близкой, родной Сибири и мне передалось немного.
Я очень тепло отношусь к Сибири - с самого начала понимала, что хочу писать о ней. Но судьба маленькой девочки, воспитанной в Сибири, была не очень интересна как тема романа. Хотелось рассказать историю взрослой женщины, которая получает вторую жизнь. И проживая эту жизнь, становится совсем другим человеком.
Вот такая метаморфоза женщины была мне очень интересна. И граница, порог, за которым возможно серьезное изменение человека, мне показалось, что это 30 лет. Поэтому героине в начале повествования 30 лет. Я хотела объединить в романе с одной стороны рассказ об исторических событиях, о раскулачивании и кулацкой ссылке, о жизни на поселении, а с другой стороны – судьбу женщины, психологическую метаморфозу, превращение ее из человеческого зачатка в настоящего свободного человека.
Мне хотелось, чтобы героиня отвечала на те вопросы, на которые и сегодня женщины отвечают. В первую очередь, на вопрос о личной свободе: где она есть у женщины? На вопрос, можно ли полюбить врага? Что делать, если ты полюбила врага? Можно ли жертвовать всем ради детей? Можно ли позже – жертву принеся – спросить с детей за эту жертву? Эти вопросы задавала себе Зулейха, и я надеюсь, эти же вопросы задают себе женщины и сегодня.
Бабушка винила в своей ссылке советскую власть, Сталина?
Нет. Это было удивительно. Я спрашивала, задавала ей прямой вопрос: как они относились к Сталину? И бабушка, и дедушка отвечали, что они его любили. В их понимании жизнь складывалась следующим образом: сначала было детство в татарской деревне, и это было очень тяжело. Мы выживали, говорила бабушка. Потом их переместили в Сибирь, в ссылку. И это было тоже очень тяжело – и они снова выживали. Потом они вернулись обратно, уже в послевоенные годы, и это опять было так же тяжело, и они опять выживали. То есть это было сплошное выживание – просто на разных территориях. И в этой невозможной жизни ни бабушка, ни дедушка никого не винили, а странным образом испытывали даже любовь к Сталину. Именно тогда, я не говорю, что до конца жизни. Но тогда они его любили. Это, конечно, удивительно, и я не очень-то это понимаю, но это так.
В бабушкиных рассказах сочетались вещи, казалось бы, несовместимые. С одной стороны, она рассказывала какие-то совершенно ужасные истории о жизни на поселении, о том, как люди умирали с голоду, от болезней, о том, как дикое невежество усугубляло их тяжелое положение, потому что они порой боялись врачей, не хотели лечиться, не хотели допускать своих детей до прививок, принимать лекарства из суеверия, из страха. С другой стороны, в ее рассказах были и какие-то очень светлые моменты. К примеру, о том, какие хорошие люди жили на поселении. Бабушка рассказывала о своих ссыльных друзьях, они были для нее важнее и ближе, чем некоторые родственники.
Годы юности, конечно, накладывали свой отпечаток на ее впечатления. Но, тем не менее, в ее душе сочеталась любовь к Сибири, тяга к ней (она туда ездила всегда очень охотно!) - и ужас перед тем, что было. И это было вместе, это было неразделимо.
Она до последних лет сохранила связи с теми, кто разъехался оттуда по своим родинам. Кто-то остался там, в Красноярске. Но вот эти связи между ними были очень крепкими. И вот эту светлую сторону жизни в ссылке мне показалось важным в романе донести до читателя.
Сейчас снимается 8-серийный фильм по роману "Зулейха открывает глаза" по заказу телеканала "Россия".
Вы участвовали в написании сценария? Чулпан Хаматова подходит на роль главной героини?
Идеально подходит! Сама я отказалась писать сценарий. Главная причина: слишком долго прожила с историей Зулейхи, и если бы прожила еще года три (а примерно такой срок предполагает написание сценария, съемки и т.д.) - то, наверное, ничего уже не смогла бы больше написать. И так эта история очень долго не отпускала меня. А сейчас вот фильм "Зулейха" только еще снимается, а роман "Дети мои" уже написан, и для меня это большое счастье. Есть и вторая причина: мне было бы очень тяжело укладывать собственную историю в жесткие рамки 8 серий.
Я дважды вычитывала сценарий. Осознаю те сложные моменты и проблемы, которые стоят не столько перед сценаристами, сколько перед режиссером.
Первое – нахождение баланса между визуальной составляющей и вербальной. В романе диалоги небольшие, их не так уж и много, и очень часто сцены решены визуально, через какие-то образы. Образный язык был для меня гораздо более важным, чем диалогическая речь. В современном сериале правила ровно противоположные. Здесь все смыслы должны проговариваться. Как это будет решено в фильме – для меня вопрос.
Вторая проблема. Вопрос о передаче национального. В романе это сделано в том числе и лексически - при помощи татарских слов, аккуратно вплавленных в русскую речь. Я специально вставляла эти слова так, чтобы они не требовали перевода. Изначально в книге даже не предполагался словарик с татарскими словами, он был позже добавлен, по желанию редактора. Эти слова были призваны создать, подчеркнуть атмосферу татарского дома. А каким образом эту атмосферу передать в фильме? Только ли при помощи национальных костюмов и предметов быта – разных полотенчиков, развешанных по дому? Опять-таки, на каком языке будут разговаривать герои? Роман написан по-русски, но читателю понятно, что в первой половине книги прямая речь – татарская речь, а потом герои переходят на русский. В сериале же мы не можем заставить зрителей первые две серии смотреть на татарском языке с субтитрами внизу. Как будет передано все татарское в сериале? Вопрос открытый.
И последний, самый важный вопрос. Не заслонит ли частная история любви двух людей Большую историю? Не превратится ли это просто в некий любовный сюжет на фоне исторических событий? Вот этого бы мне очень не хотелось. Мне бы хотелось, чтобы в фильме ощущалось дыхание Большой истории.
Ваш второй роман "Дети мои" рассказывает о судьбе немцев Поволжья. Откуда взялась такая не менее трудная, чем в "Зулейхе", тема?
Первая причина: мне с детства интересен немецкий язык. Мой дедушка был деревенским учителем немецкого языка, и ему посвящена эта книга. Я и сама по специальности учитель немецкого. Всю жизнь работала с немцами, с немецкими компаниями. Вторая причина – это, конечно, любовь к Волге, на которой я выросла, и в которой я выросла, потому что каждое лето я буквально не вылезала из нее. И третье – это интерес к раннему советскому времени. Вот на стыке этих трех интересов роман и появился.
Изначально хотелось написать историю татарского мальчика, попадающего в семью немцев Поволжья. Но потом я поняла, что это будет повторением "Зулейхи", и что честнее писать этот сюжет о герое-немце. Поэтому главный герой стал немцем, учителем словесности, который проживает самые главные годы своей жизни за время действия романа: с 1916-го по 1938-й. И эти годы почти совпадают с временем существования Немецкой Автономии на Волге (1918-1941). В романе я глазами сельского учителя Якоба Ивановича Баха смотрю на судьбу этой автономии и тех, кто в ней жил. Но мне бы очень хотелось, чтобы роман "Дети мои" воспринимался не только и не столько как роман о немцах Поволжья, но и как роман о Человеке. Я очень тщательно выписывала этнографический пласт, он там большой, но еще более внимательно я старалась нарисовать человеческую историю: рассказ о Маленьком человеке, который вырастает до Большого героя.
Как и в "Зулейхе", в романе "Дети мои" есть и история любви, и трагическая история народа. А как возникла идея сделать вашего героя сказочником - человеком, рассказывающим сказки, которые сбываются?
Эти сбывающиеся сказки происходят, собственно, всего лишь в трех главах романа из тридцати. Но это три самые важные для меня главы. Они расположены ровно в середине текста, их легко можно найти, просто раскрыв книгу пополам. Как раз там – в центре романа – важный поворот: 1927 год. Можно сказать, примерно в это время страна перешла от наивной веры в советскую сказку к пониманию того, что эта прекрасная сказка не сбывается. Действие "переломной" главы происходит в июле 1927 года, когда Сталин спешно выезжает из мацестинского санатория в Москву, чтобы разбираться с оппозицией. Скоро Троцкого исключат из партии, выгонят из Советского Союза, и страна перейдет к единоличному правлению. Это ключевая, поворотная точка – именно она раскрыта метафорически в сбывающихся сказках.
До 1927 года сказки, которые сочиняет главный герой романа - шульмейстер Якоб Иванович Бах - сбываются очень ярко, плодородно, щедро: гномы куют золото под полями, обеспечивая невероятный урожай; Арбузная Эми продолжает полнеть - в соответствии с формами ее тела рождаются на бахчах гигантские арбузы и дыни; происходит очень много сказочного, и все это весело, богато, по-доброму. А после 1927 года ситуация меняется: сказки также продолжают сбываться, но мрачно, жестоко, сурово. Пионерский вожатый уводит за собой по степи детей, играет горн, как будто это Гаммельнский крысолов, уводящий навсегда детей от их родителей. Гибнут от сапа лошади, превращаясь в каменных коней из немецкой легенды, гниет в полях урожай, приходит голод...
Весь роман прошит германской мифологией, он отсылает к исконным народным сюжетам – очень мрачным, которые порой выглядят, как истории ужасов. Просто восприятие жестокости было совсем иное несколько веков назад, когда эти сказки сочинялись. Таким образом, для меня немецкие сказки в романе – это не просто стилистический прием, позволяющий украсить книгу и сделать ее более интересной для чтения. Для меня это – главная метафора текста, метафора сказки советской, которая не сбылась.
У ваших персонажей-немцев говорящие фамилии – Гримм, Бах, Гофман...
Здесь нет конкретных отсылок к тем или иным деятелям культуры – персонаж, носящий ту или иную великую фамилию, никак не соотносится напрямую с тем, кто ранее эту фамилию прославил. Мне просто было важно назвать всех этих маленьких людей, несчастных по сути (потому что их в 1941 году депортируют, их не останется на Волге), значимыми именами - чтобы подчеркнуть принадлежность к немецкому народу, к великой немецкой культуре. И подчеркнуть в то же время их крошечность по сравнению с теми знаменитыми именами, которые они носят. Конечно, есть отсылки к братьям Гримм, к Гофману, к немецким композиторам, поэтам, ученым. Одновременно все эти Вагнеры, Дюреры, Брехты, Гауссы - это совершенно реальные фамилии советских немцев, живших в то время на Волге.
О немцах Поволжья все слышали, но толком никто ничего не знает. Как вам удалось воссоздать их быт, показать буквально по кирпичикам, из чего состояла их жизнь?
Действительно, этот мир нам не очень знаком. Во время написания романа я очень боялась ошибиться в чем-то, не будучи сама немкой, и потому очень тщательно штудировала матчасть: диссертации, мемуарные книги, дореволюционные этнографические записки. Ездила на место, внимательно изучила все, что представлено в музеях городов Энгельс и Маркс. Мне хотелось этот забытый совершенно мир вытащить из небытия. Этот мир когда-то расцветал, был частью нашей большой страны. А этот народ ощущал себя частью нашей страны, считал Волгу и заволжскую степь родными. В 1941 году этот народ исчез с Волги – и его история намеренно была предана забвению.
В названии романа обыгрывается цитата из обращения Екатерины II к первым немецким колонистам. Как эти слова соотносятся с персонажами романа, кто они – "дети мои"?
Это роман о детях, которые остались сиротами. Для меня немцы Поволжья – это народ-сирота, который остался без родительского попечения, обещанного когда-то Екатериной II. В названии романа совмещаются две темы: частная (тема сельского учителя Якоба Ивановича Баха и его детей) и историко-политическая (о народе-сироте, который остался без покровительства государства, о взаимоотношениях этого народа с "отцом народов" Иосифом Сталиным). Можно сказать, что роман "Дети мои" - о двух отцах: об отце настоящем, этом невзрачном деревенском учителе, и "отце народов".
Вам не было страшно вводить Сталина и Ленина как персонажей – с учетом того, сколько о них написано?
Действительно, я задавалась вопросом, не есть ли это дурной тон – в тысячный раз вводить фигуру Сталина и что-то такое от его лица изображать. Но мне так хотелось это сделать, что я решилась это написать, а потом поняла, что вышло не так уж и плохо. В сталинских главах я попыталась через метафоры выразить то отношение, которое было у Сталина к немцам Поволжья. Для меня это одна из самых важных линий в тексте.
Маленький человек в жерновах Большой Истории...
Якоб Иванович Бах, живущий в маленькой колонии Гнаденталь в Поволжье, все время пытается убежать из этой жизни - через Волгу, на противоположный берег. Это побег длиной всего километров пять. Весь роман о том, как герой то убегает в эту изоляцию, на уединенный хутор, то возвращается обратно, к людям. Мир левого берега – плоский, желтый, с полями и бахчами, мир, где есть спокойная, населенная людьми жизнь. А мир правого берега – полная противоположность: высокие скалы, непроходимые леса, совершенное одиночество. Герой стремится туда, чтобы спрятаться от времени. Реален ли это берег на самом деле? Или герой просто куда-то в своих мечтах убегает – в некую внутреннюю эмиграцию? Побег скорее ментальный. На этом одиноком правом берегу Якоб Бах просто хочет укрыться от происходящего вокруг. А происходят эпохальные события: Революция, Гражданская война, голод, коллективизация – вот что творится на левом берегу, где живут люди. Герою кажется, что он может скрыться от этих страшных событий, защитить себя и своих детей. Но в конце он понимает, что спрятаться от времени невозможно - необходимо стать частью Истории своей страны. Именно поэтому финал романа - "падание в Историю" родной страны, погружение на самое ее дно и приобщение к тем, кто стал частью Большой Истории прежде.